Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков

войны самым первым из наших. В Потемкине были вернувшись раньше меня только Матюшкин Колька и Глиголенковых Степан, мой тезка… Ну вот… Я на войне, скажу тебе Сергей, геройством не выделился. От приказов я не бегал, за других не прятался. Вот когда в кино показывают, где солдатики скопом бегут, стреляют, так и я воевал, Сережка. Вперед! — и я вперед. Ложись! — я и упаду. Признаюсь тебе, Сергей, сблизи я даже в немца не стрелял и не знаю, убил ли я в точности хоть одного врага. Все издаля палил. Мельтешат, бегают, падают, ползают. Я бах-бах — а уцелил ли хоть одного, и не знаю, брат. Сам два раза полежал в госпитале, а где все мои пули, сказать не могу. Вот ежели б, Сережка, мне в ту пору сказали: пройди, Степан, тысячу верст вот туда-то. Пробейся, и непременно. Я бы сделал дело, Серега. Дай руку. — Дядя Степан схватил Сергея за руку выше кисти, сжал вдруг, точно клещами. Сергей от неожиданности вскрикнул. — И сейчас сила есть, Сергей. Сломать руку и сейчас в один миг могу. А тогда сила во мне была еще страшней. Не гляди, что я незаметный. Меня в армии колченогим, колчеруким называли. «Молчун колчерукий», — удивлялся на меня старшина. Бывало, какого-нибудь молодца вот так-то возьму за руку, когда он подначивать примется, он, брат, и скапустится мигом. Я б эти тысячу верст, Серега, непременно бы сделал. Глотки бы рвал. Мы злые были тогда, Серега, и пробился бы. А в общем скопе обошлось у меня без геройства… Помню, перевезли нас из Германии под Курск. Говорили, будто на Дальний Восток повезут, а потом объявили — по домам. Кто желает в кадровую — пожалуйста, остальные по домам. Землю пахать надо, детей рожать.

Приехал я на нашу Кедринскую утром. По дороге зашел в Покшееве к своей тетке Марье, хорошая была тетка. А к ней как раз в ту минуту забежала девка, кажется за спичками или за огоньком, уж не помню. Красавица. А мне было тогда, почитай, сколько почти и тебе сейчас — двадцать пять годков. Убежала девица, а я так и сел на лавку. Чего скалишься, дурень?.. Убежала девка, я говорю: «Чья она, тетка Марья?» «Фоминых Аленка», — отвечает. «Ну, говорю, тетушка, до завтра, сегодня угощения не надо, завтра угощаться будем». И домой. Цену себе за мою внешность я уж тогда знал, Серега: маленький, рябой, колченогий! И хоть сила во мне ужасная, но ведь портрет для глупых девок — это прежде всего. И, думаю, коль я первым явился, надо быстрей шуровать, куй железо, пока оно горячее, не упускай момент, а то явятся другие — поздно будет, понимаешь? Соображай! В Михалеве здесь, Серега, приезд мой встретили праздником, а я не будь дурак на следующий день и заворотил праздник в Покшеево! Тогда председателем, помню, был чужой человек, Петр Мокеич, счетоводом харчился у нас безрукий инвалид, тоже чужой. И секретарь сельсовета с нами праздновал. И с праздником нагрянули мы к Фоминым — сватать Аленку. Стариков ее, ее саму закрутили, завертели, так провернули дело, что на третий день Аленку прямо в сельсовет, и не успела она, синица, опомниться, как очутилась вот в этой избе Аленой Михайловной, моею женою! Теперь-то, видишь, хоромы у меня, настоящий дом, а тогда это была избушечка… Но не в этом суть, а в том, Сережка, что верил бы в бога, подумал бы, он мне подсказал план действий захвата Аленки. Понимаешь? Нельзя жизнь пропускать, Сережка! Уже через неделю, брат, нагрянуло наших сразу семеро, можешь вообразить? И с ними этот самый герой войны Василий Кибиткин. Ты слушай! Сыновьям не говорил, тебе, дураку, поведаю. — Дядя Степан зачем-то глянул в окно, за которым стояла уже темень, выглянул в сени. Притянул плотней дверь и набросил крючок. — Пьянь тут началась, Сереженька, такая, — зашептал дядя Степан срывающимся голосом, а у Сергея даже мурашки побежали по спине, — такая вакханка началась, Серега, какой, может, со дня столпотворения и не было на земле. Родька Кукшин без руки, наш Жигаленок Яшка с деревянной ногой, Оська был кривой, одно легкое у него вырезали… Ой, Сереженька, Сереженька, что тут было! Остальные, правда, все целы, а во главе всей компании — Василий Кибиткин. Он в разведчиках от рядового до капитана выслужил. Все солдатские ордена Славы, Звезда, прочие ордена, а медали он и не носил. Из себя сам — орел и красавец, весь цел, я таких, Серега, молодцов больше и не видывал. Девки, бабы, девчонки, ребята — хвостом за ним ходили! Где ни появится компания — Кибиткин Василий пришел, бежим поглядим! И бежали на него поглядеть-то! Соображаешь? В кого он такой удался, не знаю. Старики его обыкновенные люди были, но уродился…

Слушай далее, Серега. Теперь в нашем колхозе шесть деревень. А в ту пору каждая лесная деревня отдельной артелью считалась со своим председателем. Из деревни в деревню компания моталась… А я ревнючий был, Серега, такой ревнючий, что Алену Михайловну свою к матери ее в Покшеево одну не отпускал. Ни-ни! От лесной-то конюшни отказался, принял только ближнюю, чтоб дома быть. За полтора трудодня: тогда трудодни были, денег нам не платили. Мне полтора за день начисляли. Будто пес цепной я, брат, от дома не отходил… Слушай далее и вникай. Случился однажды такой момент: выгребал я из конюшни навоз, гляжу, валит в деревню на телегах вся компания наших фронтовиков. Василий Кибиткин, понятно, во главе. Учительницы-то теперь в своих домиках живут у нас, а тогда еще на квартирах у жителей состояли. А теперешняя директорша школы Мария Антоновна была еще молоденькой учительницей, жила у Фокиных на том конце деревни. Красавица она, Серега, была тогда удивительная. Родом она из Тихвина. В ту пору красавиц было в Тихвине много. Теперь там завод построили огромный, народу наехало, все смешались и достопримечательностей особых ты там не увидишь. А в ту пору город тихий и зеленый был. И когда я потом ездил в техникум туда, нагляделся, что красавицы там не в диковину: город старый, за столетия они там и подобрались.

— Ты учился в техникуме? — спросил Сергей.

— Погоди. Не перебивай. Все поведаю. Молчи. Так что Мария Антоновна оттудова была прислана к нам. Даже целые фронтовики, брат, и мечтать о ней не могли. Так она держалась. Будто статуя какая неприкосновенная. Слушай. А Фокины, у которых она жила, мне как бы родня по крестной тетке Марье. Вот вся